преса

Автор: Станислав Бондаренко
Видання: «Киевские ведомости»

Василь Шкляр: «МНЕ ПРЕДЛОЖИЛИ КУПИТЬ ПУЛЕМЕТ «ЛЬЮИ

http://www.kv.com.ua/archive/14851/culture/14867.html

В столичном Доме литераторов презентовали седьмое издание романа «Ключ» Василя Шкляра, который, как уже писали «ВЕДОМОСТИ», ныне номинирован на Шевченковскую премию.

СОБРАНИЕ получилось на редкость представительным. Назовем лишь часть выступавших: Владимир Яворивский (ведущий встречи), Иван Драч, Анатолий Димаров, Мария Матиос, Игорь Рымарук, Павло Мовчан, Григорий Штонь (все они — шевченковские лауреаты). Пригласили и представителя «ВЕДОМОСТЕЙ, напомнившего, что именно в нашей газете была одна из первых публикаций «Ключа» на языке оригинала. Неизвестно заранее, как проголосуют за «Ключ» члены шевченковского комитета, читатели — однозначно «за», ибо расхватывают вот уже рекордное, седьмое по счету издание книги. К тому же «Ключ» получил в свое время Гран-при «Золотой Бабай», а также премию престижного журнала «Сучаснiсть» как лучший роман года. Уже через несколько месяцев после появления «Ключа» в «ВЕДОМОСТЯХ» роман вышел на болгарском, шведском, армянском и других языках. Конечно журналист «ВЕДОМОСТЕЙ» после вечера поговорил с Василем Шкляром о жизни, и прежде всего — литературной.
— Василь, «ВЕДОМОСТИ», в свое время печатавшие «Ключ», недавно назвали тебя наиболее реальным претендентом на Шевченковскую премию среди писателей. А кого ты видишь в числе главных конкурентов и не слишком ли велик список соискателей? Я насчитал в нем 37 литераторов.
— Я бы не стал сейчас гадать на кофейной гуще. Длинный список получился потому, что Комитет по Шевченковской премии сегодня, как мне кажется, намного демократичнее, чем в былые времена, он свободен от догм и предвзятости. Среди номинантов (и не только в области литературы) мы видим имена, которые по разным причинам раньше не могли попасть в этот список априори. Принципиально не хочу их называть преждевременно. Конечно, члены комитета могли сразу существенно сократить число претендентов, и тем самым облегчить себе задачу и нервотрепку во время изнурительного финального заседания. Но они этого не сделали. Очевидно, сработало его величество Сомнение, которое является надежным советчиком в любом ответственном деле. Сомнение, а также исключительное уважение к каждой творческой личности. Для меня, например, большая честь находиться здесь в одном ряду с такими прозаиками, как Бронислав Грищук, Василь Портяк или Любовь Голота — поэтесса, которая неожиданно написала давно ожидаемый роман.
— Я знаю, что готовилось издание твоей прозы в Москве на русском языке — вышло ли оно? Сколько там романов?
— Ты, наверное, имеешь в виду последние по времени выхода романы «Ключ», «Элементал», «Кровь нетопыря», потому что в Москве у меня всегда все было благополучно. Например, повесть «Стороною дождик идет» в свое время перевели на русский сразу три переводчика, и, представь себе, все три варианта увидели свет. В начале 90-х там вышел солидный фолиант моего избранного под названием «Тень совы», куда вошел одноименный роман, повести и рассказы. Потом очень солидное московское издательство клюнуло на романы «Ключ» и «Кровь нетопыря» («Элементал» им не подходит, он считается антироссийским). Так вот, это издательство быстренько купило права, даже сразу заплатило переводчикам. Главный редактор специально приезжал в Киев, захлебываясь от восторга сказал, что оба романа выйдут одновременно отдельными изданиями. Потом позвонил из Москвы и сообщил, что готово художественное оформление, то есть, книги готовы, и вот-вот будет тираж. Один культурный центр в Москве уже пригласил меня на презентацию. Но вдруг все затихло. Выход книг затормозили. Издатель словно набрал в рот воды. Потом позвонил московский переводчик и прямо сказал, что дело в политике, надо подождать. Какая политика, братцы?
— И в самом деле, причем здесь политика? Разве прохлада в украинско-российских отношениях как-то влияет на книгоиздание?
— Да нет, конечно, дело не в отношениях. Но, если ты помнишь, раньше мы с моим издателем были против русских переводов. Не потому что уж такие ярые националисты, а просто считали, что русские издания снизят продажу украинских. А потом придумали еще один радикальный ход: пускай в Москве издают, но без права ввоза этих книг на территорию Украины. И овцы целы, и волки сыты. Нормально, да? Вот и московский редактор-интеллектуал, подписывая контракт, подумал, что ничего страшного в этом нет. И, видимо, получил по полной программе от тех, кто бдит культурную политику в Белокаменной.
— Тем более что Россия получает колоссальные прибыли от продажи книг именно в Украине. Василь, сейчас ты заместитель главы Национального союза писателей. Не мешает ли оргработа творчеству?
— Мешает. Любая служба мешает творчеству. Особенно если ты пишешь прозу, потому что этот «усидчивый» жанр, кроме всего, требует много времени и даже физических сил. Свои лучшие годы я провел на вольных хлебах. Но, видишь ли, иногда, как сказал бы дедушка Алеши Пешкова, тянет в люди. Особенно, когда приходит депрессия, когда попадаешь в творческий простой, тогда нужно изменить обстановку. В конце концов, это тоже определенный опыт, который рано или поздно пригодится.
— Из наших бесед знаю, что ты давно работаешь над романом о повстанческом движении 20-х годов прошлого столетия, в частности о драматических событиях в Холодном Яре.
— Не сыпь мне соль на раны. Холоднояровскую тему я вынашиваю уже много лет. Написаны отдельные главы. Отрывки я недавно читал, изменив своему суеверию, на творческом вечере. Но работа продвигается медленно. Во-первых, это очень сложный материал, слишком драматическая страница нашей недавней истории. Ну, представь себе, Украинская Народная Республика уничтожена, двадцатые годы ХХ века, вокруг уже установлена советская власть, а почти во всей Украине продолжается партизанская борьба. Уже без надежды на освобождение. Особенно отчаянное сопротивление оказывают повстанцы Холодного Яра (это моя Черкасщина), на их черном боевом флаге было написано «Воля Українi або смерть». Исследовать этот период, который до сих пор называют гражданской войной (хотя, по-моему, на самом деле это была украинско-российская война), избегают даже историки. Многие остерегаются называть вещи своими именами, боятся затрагивать болезненные струны межнациональной розни. Во-вторых, хоть это и недавняя история, в которой принимали участие мои деды, я должен знать о ней почти все. Например, атаман Холодного Яра Василь Чучупак верхом на коне в одиночку бросился на красный эскадрон с пулеметом «Льюис» (наши повстанцы говорили «люйс»). Описывая этот эпизод, я должен знать, какой из себя этот ручной пулемет, сколько он весит, сколько пуль в его диске. Я могу не писать об этих подробностях, но я должен это знать, ты меня понимаешь? И вот я месяцами ищу этот пулемет по музеям и коллекционерам старого оружия...
— Нашел?
— Да, конечно. Мне его показали и даже предложили купить. Не спрашивай, где, не об этом речь. Или вот еще деталь. Я узнал, что в келье игуменьи Матронинского монастыря, где в свое время находился штаб Василя Чучупака, «стучала печатная машинка и разносился дым от дорогих сигарет». Какая машинка я знал, но черт подери, какие такие дорогие сигареты в лесу и откуда? После боя с деникинцами, что ли? Представь себе, что был тот же «Кемел», только без фильтра, в маленькой красной пачке с синим одногорбым верблюдом... Но дело, конечно, не только в этих материальных деталях.
— В последнее время в нашем литпроцессе мне видится много «збочень». Многие писатели даже нашего возраста (не говоря уже о молодых) плохо знают украинскую литературу первой половины ХХ века — Плужника, Пидмогильного, Свидзинского, Семенко. Не оттого ли много ложных открытий и пошлятины?
— Да, мы маловато читаем, даже друг друга. Приходим порой на ту или иную презентацию, и оказывается, что нам порой и сказать-то нечего, потому что «не в теме». Тогда начинается пустое славословие. Что касается молодых, то у меня такое впечатление, что чтение для них очень большой труд и невыносимая трата времени. Один очень известный издатель рассказывал мне, что иногда устраивает «экзамен» для своих молодых авторов, которые не читали даже самых известных своих современников. А если говорить о литературе 1920—1930 годов, то этот период кое-кем воспринимается вообще, как некий анахронизм, чуть ли не как «харьковское правописание». Я не хотел бы обобщать, потому что и среди молодежи бывают приятные исключения. А настоящий талант — это и есть нечто из ряда вон выходящее.
— Пожалуй, с этим трудно не согласиться... Так сколько же патронов в диске пулемета «Льюис»?
— Сорок семь.